Артур Крупенин - Энигматист [Дело о Божьей Матери]

Ознакомительная версия.

Как я уже говорил, в сущности, мы были совсем еще детьми со всеми проделками и дурачеством и перенимали друг у друга как хорошее, так и плохое. В то время как Господин научил меня утонченным настольным играм, требующим ума и сосредоточенности, я посвятил его в простые, но милые сердцу уличные забавы. У каждого века свои игрушки. Дай-ка я расскажу тебе о том, как когда-то развлекались мы.

Помню, как, утомившись от науки, мы часами, словно подстерегающие дичь охотники, поджидали в засаде кого-нибудь с женской половины, с тем чтобы незаметно подбросить юркого мышонка в складки одежды. Наградой за это был не только трусливый визг, но и вожделенный вид прелестей, открываемых нашим нескромным взорам в безуспешной попытке освободиться от ползающего по телу грызуна.

А сколько раз мы состязались в метании из пращи, стараясь целить в амфоры, расставленные вблизи прачечных. В случае меткого попадания, эти сосуды, служившие как для облегчения мочевого пузыря путников, так и для хозяйственных нужд, с треском извергали пенистое содержимое на мостовую. Разъяренные прачки грозили нам кулаками — им теперь нечем было отбеливать белье.

И, конечно, я научил моего Господина надувать свиные кишки, прижигать головешкой возникшие неровности и затем с увлечением гонять получившийся пузырь по пустырю, остервенело пиная его ногами.

Также вспоминаю «остракинду» — игру, в которой мы состязались, разбившись на две команды. Жребий в виде подброшенной в воздух устричной створки, имеющей белую и черную стороны, определял, кому убегать, а кому салить. Осаленный катал осалившего на закорках. Не знаю, как ты, а я не видал игры увлекательнее.

Даже строгий, но не лишенный духа соперничества Мардоний нет-нет да и присоединялся к нам в этих плебейских развлечениях. Помню, играли мы как-то в «мельника». Участники этого захватывающего состязания, задрав туники, садились в кружок, спиной друг к другу. Победителем становился тот, кто первым раздувал кучку мелкомолотой муки, не прибегая при этом к помощи легких.

Видя наши потуги, Мардоний со смехом уселся на свободное место, потеснив чуть ли не половину игроков своим огромным задом. Он в два счета не только развеял муку, но и раскидал далеко в стороны лежавшие рядом камушки…

…Однако я слишком много говорю о себе. Пришло время рассказать о моем Господине. Звали его Флавий Клавдий Юлиан, и, дабы оставить побольше места для описания его великих деяний и прочих событий, далее я буду звать его просто Юлианом.

Свою мать он потерял на первом году жизни, а в шесть лет остался круглым сиротой. Отца и остальных родственников умертвили сразу по смерти Константина, как поговаривали — по приказу императора Констанция, дабы уменьшить число претендентов на трон, а заодно сократить ряды потенциальных мстителей за совершенные ради этого злодеяния. Расчищая путь к короне, властолюбивый Констанций в одночасье устранил двух дядей и семерых двоюродных братьев. Мой Господин был восьмым, а его брат Галл — девятым. Их пощадили за молодостью лет. До поры.

По слухам, отца убили прямо на глазах Юлиана. Впрочем, он никогда и ни с кем не делился этими ужасными воспоминаниями…

…Разумом Юлиан был настоящим римлянином — бесстрашным, целеустремленным и чуждым к роскоши. Сердцем же он со временем стал все больше и больше походить на эллина, предпочитающего философский спор фехтовальному поединку и Гомера — государственным декретам. Этой метаморфозе неосознанно способствовал и Мардоний, горячо возлюбивший все греческое, от вина до женщин.

Каких еще женщин? — удивишься ты. И напрасно. Толстяк был лишен потомства, но отнюдь не мужских радостей. Не знаю, как будет при твоей жизни, а в мои годы в евнухов обращали тремя путями: полным отрезанием, частичным отрезанием и сдавливанием. Мардонию выпало последнее, наиболее щадящее из трех. А посему, несмотря на пузо и отвисшие щеки, у прекрасного пола толстяк шел прямо-таки нарасхват, ибо сулил пылким девам безопасное, но не менее приятное, чем в обычных случаях удовольствие…

Носить одежду из сильно мнущейся ткани вроде хлопка или льна и выглядеть при этом элегантно — настоящее искусство даже для умеющих одеваться итальянцев. Комиссар Джованни Брулья этим искусством явно не владел. Помятыми выглядели не только его брюки и пиджак, но и лицо с очевидными признаками недосыпа.

Глядя в неожиданно светлые для брюнета глаза комиссара, Глеб вспомнил рассказ одного бывалого диссидента о том, что в советское время силовиков и в особенности «гэбистов» можно было легко узнать по глазам. Они, дескать, у них, как правило, светлые, водянистые. В силу специфики своей работы и сложившегося круга общения, Глеб крайне редко видел вблизи людей, о которых с неприязнью вспоминал старый диссидент, но всякий раз, когда это все же случалось, он по старой памяти невольно присматривался к цветовой гамме радужных оболочек. Как ни странно, бывший политический оказался прав. Складывалось ощущение, что по какому-то тайному уложению безопасность нашей страны блюдут исключительно светлоглазые люди. Впрочем, благодаря славянскому генотипу подобный «иридоотбор» в России провести совсем нетрудно. Другое дело — южная Европа и кареглазая по умолчанию Италия. Тем более удивительно, что глазами и комиссар Брулья, и его зам по фамилии Звельо полностью соответствовали самым высоким стандартам, какие только могли выдумать хозяева мрачных кабинетов с видом на Лубянскую площадь.

— Benvenutti a Firenze! — помахав рукой, поприветствовал комиссар только что сошедших с трапа Стольцева и Лучко.

— Добро пожаловать во Флоренцию! — вежливо переадресовал приветствие капитану Глеб, жадно втягивая носом незнакомые запахи чужой весны.

Усадив гостей на заднее сиденье черной «альфа-ромео», комиссар устроился рядом с водителем. Обернувшись к пассажирам, он тщательно позаботился о том, чтобы под улыбкой от уха до уха скрыть истинные чувства, вызванные приездом российской делегации. Вообще-то Брулья всегда с удовольствием принимал зарубежных гостей и обожал выступать в роли хозяина. Но только не в этот раз.

В жизни Джованни Брульи все в последнее время складывалось успешно: прекрасные дети, прекрасная жена, прекрасная любовница. Да и назначение на пост начальника Межрегионального управления полиции, курировавшего Тоскану, Умбрию и Марке, было у комиссара практически в кармане.

Хотя следовало заметить, что на эту должность претендовал не только он. Еще бы, выпадала редчайшая, если не единственная возможность вскарабкаться вверх по служебной лестнице, не переезжая в другой город, поскольку управление было расквартировано здесь же, в его родной Флоренции. А ни о каком переезде ни Анжела, ни дети и слышать не хотели. Уж не говоря о Сильвии, к которой Брулья наведывался дважды в неделю, тщательно оберегая эти тайные встречи от людских глаз. Да он и сам никуда не хотел уезжать даже в погоне за высокими чинами. Он здесь родился, вырос и был совсем не против здесь же и умереть. Только не теперь, конечно, а лет этак через сорок, а еще лучше — пятьдесят. В почете, уважении и достатке. И так все оно и будет, получи он это назначение и желанное звание Commüsario Capo. Как ни крути, а «старший комиссар» звучит куда лучше, чем просто «комиссар».

Ознакомительная версия.